Глава 5

SOLUŇSKÁ STAROSLOVĚNŠTINA

Паннонские Жития утверждают, будто славянская азбука и старославянский язык были созданы Константином Философом по поручению константинопольского двора во главе с императором Михаилом III, откликнувшимся в 863 г. на просьбу моравского князя астислава, которому якобы понадобился учитель, „иже би ны въ свои езыкь истинную вѣру хрістіан'скоую сказаль" (ЖК, гл. XIV, с. 104). Однако исследователи кирилло-мефодиевской проблемы, учитывая тщательно разработанное соответствие сла­вянской азбуки фонологическому составу тогдашней славянской речи, а также высокое качество старших переводов, достаточно рано пришли к убеждению, что языкотворческая деятельность Константина и Мефодия началась задолго до 863 г. и, следова­тельно, по их собственной инициативе . Ответов на вопросы, когда и почему было задумано солунскими братьями создание славянской письменности, в средневековых источниках, конечно, нет; и тем не менее уверенность, что к 863 г. эта сложная работа была если не завершена, то по крайней мере близка к за­вершению с конца XIX в. становится всеобщей. Она основывается на рассуждениях, сформулированных уже А. Лескином: „Состав­ленное Константином письмо настолько превосходно˝, что „может рассматриваться лишь как результат долго длившейся работы˝, ибо даже такой знающий и талантливый человек, как он, „не мог без долгих наблюдений и опытов составить столь совершенную азбуку для богатой звуковой системы, сильно отступающей от греческой˝; а это значит, ,,что Константин должен был работать над славянским письмом и над своими переводами задолго до плана миссии в Моравию", ориентируясь, как это видно /36/ из фонологического состава его азбуки, на хорошо знакомый ему диалект родного Солуня [247, с. XX-XXI]; (см. обзор [158, с. 18]).

Учитывая давние христианские традиции славяноязычного на­селения Солуня и его окрестностей (см. выше с. 28-29), что вполне согласуется с выдвинутой более ста лет назад И. Тейлором и затем поддержанной и тщательно разработанной И.В. Ягичем гипотезой о связи глаголицы с греческим минускулом ([см. 229, с. 82-84 и далее]; ср. таблицу [225, с. 29]), которым византийские славяне могли пользоваться в докирилловское время^{[ 2 ]} (вспомним у Храбра: славяне, „крѣстивше же ся, римьсками и грьчьскыми писмены нуждааху ся писати словѣньску рѣчь без оустроения" — Хр., с. 114), И.Курц высказал предположение, что здесь ко вре­мени деятельности солунских братьев уже могли существовать и первые опыты переводов отдельных чтений и молитв, которые записывались „неустроенным" греческим минускулом [см. 246, с. 315-318].

Ориентация первоучителей на диалект Солуня означает, что первоначальная система норм того книжно-литературного языка, который был представлен в первых опытах переводов и кото­рый Н.С. Трубецкой называл простарославянским (точнее „прастароцерковнославянским" — uraltkirchenslavisch), а В. Ткадлчик позднее обозначил как soluňská staroslověnština, могла характери­зоваться чертами, отсутствовавшими в славянских диалектах не только Среднего Подунавья, но и Восточной Болгарии, т.е. черта­ми более узкого распространения, чем „южнославянские˝ и даже „болгаро-македонские˝ (к которым обычно относят начальный а-, л <*dl или *tl, „вставочный˝ л', -ши во 2-м л. ед. числа и -тъ в 3-м л. обоих чисел глаголов, имперфект и некоторые другие). H.H. Дурново в свое время высказал хорошо аргументированное предположение, что такими особенностями, исчезнувшими в пе­риод бытования старославянского языка среди славян Среднего Подунавья, могла быть фонема <ʒ'> (из *g' по 2-му и 3-му смяг­чению задненёбных), для обозначения которой Константин ввел в свою азбуку букву „зело˝, отличную от буквы, обозначавшей < з > , и в звуковом значении встречающуюся только в глаголичес­ких текстах, связанных с западномакедонской Охридской школой, но отсутствующую в КЛ, а в кириллических рукописях варьирующуюся с буквой „земля˝ [см. 41, с. 54-55], а также местные, западномакедонские рефлексы праславянских *dj и *tj, *kt', что требует специального обсуждения.

Прежде всего здесь возникает проблема буквы „грьвь" — (по И.В. Ягичу, из соединения курсивных греческих γι /37/ [см. 229,с. 90]), наличие которой в глаголической азбуке, созданной для письменной фиксации „солунской старославянщины˝, не может быть оправдано, как это обычно делается, необходимостью обоз­начить [г'], встречающийся только в греческих словах. Из целого комплекса соображений, выдвинутых в свое время H.H. Дурново [см. 41, с. 55-56; 42, с. 72-75], а позднее обстоятельно развитых В. Ткадлчиком [см. 255, с. 347-354], достаточно обратить внимание на то, что перед гласными переднего ряда произношение [г'] в гре­цизмах не могло восприниматься как реализация особой фонемы, отличной от < г > , если только не было „своей˝ фонемы (!) того же образования, ибо для обозначения звуков, встречаю­щихся только в греческих книжных заимствованиях, славянские азбуки использовали буквы греческого алфавита, как в случаях с Φ , θ, Τ („ипсилон˝, слав, „ижица˝), а в кириллице также еще и „кси" и „пси" [ср. 21, с. 124-134]. Иначе говоря, сам принцип, положенный в основу графической системы Константина, указывает на то, что особая (не соответствующая греческой) буква могла быть введена в нее только в том случае, если она была необходима для обозначения элемента славянской фонологической системы, а не фонетического варианта, встречающегося лишь в иноязычной лексике (ибо, например, в гр. ἄγγελος, как и в слав, анг'елъ/агг'елъ, перед гласным переднего ряда реализовалась фонема <g> — <г> [ср. 255, с. 352]). Вместе с тем старейшие азбучные молитвы подсказывают, что в славянской речи, на которую ориентировался Константин, фонема, обозначавшаяся буквой „грьвь˝, не встреча­лась в начале слов [см. 41, с. 55, 56 и др.]. Все вместе заставляет предполагать, что она обозначала рефлекс праслав. *dj, который в окраинных (в основном в западных) македонских говорах реа­лизуется как средненёбный (палатальный) [г']^[3], представляющий, однако, не новацию (под влиянием сербских говоров, как думал А.М. Селищев), а архаизм, оттесненный на окраины под влиянием восточноболгарских диалектов, где в качестве рефлекса*djвыступает фонема <жд'> [см. 255, с. 348-354]. Именно поэтому и не оказалось соответствия букве „грьвь˝ в кириллице, составленной в Восточной Болгарии (см. ниже), ибо здесь она была „не нужна˝, поскольку могла бы обозначать только позиционный вариант <г> в греческих словах (как и [к'], [х'], обозначавшиеся буквами к, х: кесарь, архиереи, как и ангелъ.

Утверждение, что буква („грьвь") в составе глаголицы свидетельствует об ориентации ее составителя на „солунский˝ диалект, /38/ неизбежно выдвигает вопрос об отражении в первоначальной аз­буке (в изобретенной Константином глаголице) глухой пары <г'>, которая должна была реализоваться в средненёбном (палаталь­ном) согласном типа [к'] как рефлексе праслав, сочетаний *tj и *kt'.

H.H. Дурново предположил, что для обозначения фонемы <к'> Константин пользовался буквой (будущей щ < Щ ), которая не использовалась в Моравии (в КЛ и в более поздних ПО соответствующие рефлексы обозначаются буквами, тождественными кириллическим з и ц ) и не встречается в ряде глаголических памятников древнеболгарского происхождения (например, в КС; лишь однажды в ЗЕ), предпочитающих буквосочетание, соответ­ствующее кириллическому шт [см. 41, с. 56-58; 255, с. 354-364]. Необходимо при этом учитывать, что последующая судьба этой буквы, нашедшая отражение в старейших глаголических (а также кириллических) рукописях, созданных спустя не менее полуто­ра столетий после изобретения глаголицы, связана с тем, что болгарскими писцами она употреблялась в соответствии с перво­начальной орфографией, т.е. для обозначения рефлексов тех же *tj и *kt', которые здесь совпадали с рефлексами *stj, *skj, в резуль­тате чего местные книжники неизбежно отождествляли щ и шт , постепенно становившиеся вариантными способами обозначения на письме одной и той же фонемы. Ср. позднее то же на уси, где, однако, устанавливается „свое˝ звуковое значение щ под влиянием местных рефлексов *stj, *skj (видимо, [ш'ч'], но не [шт']).

К особенностям, обусловленным солунской диалектной ориентацией первых переводов, могут быть отнесены и некоторые морфологические черты, оказавшиеся достаточно устойчивыми в последующей истории старославянского языка. В.Ф. Мареш, ука­зав на десяток таких особенностей (Т. ед. ч. - омь /- емь , конечный элемент именных и местоименных флексий - ѩ , Д. ед. ч. тевѣ , сeбѣ , флексия 2-го л. ед. ч. - ши и формант глагольных флексий 3-го л. - тъ и некоторые другие [ср. 41, с. 64; 24, с. 177]), приходит к выводу, что в чешском („моравском˝) изводе древнеславянского литературно­го языка, как об этом свидетельствуют КЛ, они сохраняются очень последовательно, кроме случаев, когда для „прастарославянского˝ реконструируются вариантные формы, одна из которых совпадает с „прачешской˝ [см. 110, с. 19]. В последнем случае речь может идти лишь о том, что сохранившиеся рукописи (с конца X в.!) не позволяют однозначно реконструировать первоначаль­ную норму, характеризовавшую „солунскую старославянщину˝.

Можно указать еще и некоторые особенности глагольного фор­мообразования, скорее всего восходящие к „солунскому субст­рату˝.

Узколокальной, диалектной по происхождению чертой было образование сослагательного наклонения со вспомогательным глаголом в форме бимь , бѫ которое достаточно регулярно встречается в глаголических рукописях (во всех трех евангели­ях — ЗЕ, МЕ и АЕ, а также в КС, СП и СТ), где лишь в единичных случаях попадаются образования с аористом (2 примера в ME, l пример в АЕ и 2 или 3 — в ЗЕ), между тем как в кириллических рукописях (только в СК и СР) они, по сути дела, представле­ны реликтово на фоне регулярных образований сослагательного наклонения с аористом. Так, в евангельском тексте СК на 6 образований с бимь (1 пример) и бѫ (5 примеров) приходится 36 образований с аористом (в соотношении 1:6), а в С соотношение „солунского˝ и общеславянского образований еще выразитель­нее — 17:127, т.е. в соотношении 1:7,5 (для сравнения: в МЕ на 95 примеров с бимь (и т.д.) встретилось лишь два образования, с аористом — бысте и бышѧ [198, с. 291]). В синхронных этим ру­кописям древнерусских памятниках (начиная с ОЕ), как, впрочем, и в остальных болгарских кириллических, образований с бимь (и т.д.) нет. Эти данные, характеризующие рукописи одной и той же исторической эпохи, но разных школ книжности, подсказывают, что перед нами не отражение эволюции глагольных форм во вре­мени, а результат разного отношения книжников (или разных книжных школ) к нормам глагольного фор­мообразования кирилло-мефодиевских переводов: фактор /40/ времени здесь связан не с развитием структур разных славян­ских диалектов, а с проникновением старославянского языка в разные регионы средневековой Славии (см. подробнее далее), где отношение книжников к нормам „солунской старославянщины" складывалось по-разному (ср. выше с. 32).

Вполне вероятно предположить, что со славянскими диалектами исторической Македонии связаны и „архаические˝ формы сигматического аориста типа поясъ — начѧсѧ и вѣсъ — вѣсѧ , которые обычны в глаголических рукописях Охридской школы — СП (кроме одного случая), МЕ, КС, АЕ и (менее последовательно) ЗЕ, но отсутствуют в кириллических СК и С и лишь споради­чески обнаруживаются в некоторых древнерусских манускриптах XI в., где они явно идут от протографов (по мнению Г.Г. Ланта, македонского происхождения [см. 249, с. 279]). Даже если исчезно­вение архаических аористных форм, вытесняемых аналогически­ми новообразованиями типа начѧхъ — начѧшѧ и ведохъ — ведошѧ , объяснять эволюцией аористного спряжения в живой славянской речи (вряд ли, впрочем, одновременной в разных славянских ди­алектах, ибо в древнерусских рукописях аористных образований на -с- нет уже в XI в., а в текстах сербского происхождения они обычны и позднее [см: 18, с. 256-261]), то и в этом случае закрепле­ние образований на -с- в языке кирилло-мефодиевских переводов следует связывать с его ориентацией на говоры Македонии се­редины IX в., а не с их большей древностью по сравнению со временем, от которого до нас дошли сохранившиеся рукописи.

Только балканским славянским говорам был свойствен и кодифицированный Константином имперфект (являвшийся, видимо, праславянским диалектным новообразованием, отсутствовавшим в говорах за Лунаем и в Восточной Европе [см. 208, с. 37-49]), который в говоре солунских славян эпохи первоучителей был пре­дставлен нестяженными формами, а в старейших сохранившихся рукописях постепенно вытесняется стяженными, встречающими­ся, хотя и нечасто, уже в МЕ и ЗЕ, чаще — в АЕ, СП и СТ и единственно употребительными в СК [см. 18, с. 268-269]. В памятниках, созданных в пределах одного столетия и в границах /41/ одного языкового ареала, это „движение явно должно отражать не „стремительную˝ эволюцию глагольных форм в древнеболгарских говорах, а постепенное вытеснение традиционной „солунской˝ нормы глагольного формообразования, которая оказалась в противоречии с местными формами имперфекта, характеризовав­шими родной язык древнеболгарских книжников.

Устойчивость имперфекта в морфологической системе церков­нославянского языка за пределами Балканского полуострова (в Чехии и на уси) обусловливалась отсутствием в местных го­ворах альтернативных образований^{[ 4 ]}, а изменения в оформлении суффикса могут быть связаны с деятельностью восточноболгарских (преславских) книжников, диалекту которых имперфект, не­сомненно, был известен.