Глава 5
SOLUŇSKÁ STAROSLOVĚNŠTINA
... so olass Konstantin lange vor dem Plan einer Mission in Mähren an der slavischen Schrift und an seiner Uebersetzungen gearbeitet haben muss. Daraus wäre zu schliessen, dass er bei dieser Arbeit die Slaven seiner Heimat und deren weiterer gleichsprachiger Umgebung, also Mazedoniens und Bulgariens, im Auge gehabt habe[ 1] .
A. Leskien. Handbuch dt.r altbulgarischen (altkirchensla-vischen) Sprache (1871)
Паннонские Жития утверждают, будто славянская азбука и старославянский язык были созданы Константином Философом по поручению константинопольского двора во главе с императором Михаилом III, откликнувшимся в 863 г. на просьбу моравского князя астислава, которому якобы понадобился учитель, „иже би ны въ свои езыкь истинную вѣру хрістіан'скоую сказаль" (ЖК, гл. XIV, с. 104). Однако исследователи кирилло-мефодиевской проблемы, учитывая тщательно разработанное соответствие славянской азбуки фонологическому составу тогдашней славянской речи, а также высокое качество старших переводов, достаточно рано пришли к убеждению, что языкотворческая деятельность Константина и Мефодия началась задолго до 863 г. и, следовательно, по их собственной инициативе . Ответов на вопросы, когда и почему было задумано солунскими братьями создание славянской письменности, в средневековых источниках, конечно, нет; и тем не менее уверенность, что к 863 г. эта сложная работа была если не завершена, то по крайней мере близка к завершению с конца XIX в. становится всеобщей. Она основывается на рассуждениях, сформулированных уже А. Лескином: „Составленное Константином письмо настолько превосходно˝, что „может рассматриваться лишь как результат долго длившейся работы˝, ибо даже такой знающий и талантливый человек, как он, „не мог без долгих наблюдений и опытов составить столь совершенную азбуку для богатой звуковой системы, сильно отступающей от греческой˝; а это значит, ,,что Константин должен был работать над славянским письмом и над своими переводами задолго до плана миссии в Моравию", ориентируясь, как это видно /36/ из фонологического состава его азбуки, на хорошо знакомый ему диалект родного Солуня [247, с. XX-XXI]; (см. обзор [158, с. 18]).
{ 1 } Константин задолго до плана миссии в Моравию должен был работать над славянским письмом и над своими переводами. Из этого следовало бы заключить, что он при этой работе имел в виду славян своей родины и прилегающих к ней сходноязычных окрестностей, т.е. Македонии и Болгарии. А. Лескин. Уе6ник дреѳнеболгарского (древнецеркоѳнославянского) языка (1871).
Учитывая давние христианские традиции славяноязычного населения Солуня и его окрестностей (см. выше с. 28-29), что вполне согласуется с выдвинутой более ста лет назад И. Тейлором и затем поддержанной и тщательно разработанной И.В. Ягичем гипотезой о связи глаголицы с греческим минускулом ([см. 229, с. 82-84 и далее]; ср. таблицу [225, с. 29]), которым византийские славяне могли пользоваться в докирилловское время[ 2 ] (вспомним у Храбра: славяне, „крѣстивше же ся, римьсками и грьчьскыми писмены нуждааху ся писати словѣньску рѣчь без оустроения" — Хр., с. 114), И.Курц высказал предположение, что здесь ко времени деятельности солунских братьев уже могли существовать и первые опыты переводов отдельных чтений и молитв, которые записывались „неустроенным" греческим минускулом [см. 246, с. 315-318].
Ориентация первоучителей на диалект Солуня означает, что первоначальная система норм того книжно-литературного языка, который был представлен в первых опытах переводов и который Н.С. Трубецкой называл простарославянским (точнее „прастароцерковнославянским" — uraltkirchenslavisch), а В. Ткадлчик позднее обозначил как soluňská staroslověnština, могла характеризоваться чертами, отсутствовавшими в славянских диалектах не только Среднего Подунавья, но и Восточной Болгарии, т.е. чертами более узкого распространения, чем „южнославянские˝ и даже „болгаро-македонские˝ (к которым обычно относят начальный а-, л <*dl или *tl, „вставочный˝ л', -ши во 2-м л. ед. числа и -тъ в 3-м л. обоих чисел глаголов, имперфект и некоторые другие). H.H. Дурново в свое время высказал хорошо аргументированное предположение, что такими особенностями, исчезнувшими в период бытования старославянского языка среди славян Среднего Подунавья, могла быть фонема <ʒ'> (из *g' по 2-му и 3-му смягчению задненёбных), для обозначения которой Константин ввел в свою азбуку букву „зело˝, отличную от буквы, обозначавшей < з > , и в звуковом значении встречающуюся только в глаголических текстах, связанных с западномакедонской Охридской школой, но отсутствующую в КЛ, а в кириллических рукописях варьирующуюся с буквой „земля˝ [см. 41, с. 54-55], а также местные, западномакедонские рефлексы праславянских *dj и *tj, *kt', что требует специального обсуждения.
{ 2 }Напоминая, что И. Тейлор исходил из предположения, что „славяне еще до Кирилла пробовали передавать свои слова и свои звуки греческими буквами˝ И.В. Ягич пояснял: „Если такие попытки действительно существовали, что можно допустить, тогда неудивительно, что и Кирилл ими воспользовался, приведя их только в известную систему˝ [229, с. 84].
Прежде всего здесь возникает проблема буквы „грьвь" —

(по И.В. Ягичу, из соединения курсивных греческих
γι /37/ [см. 229,с. 90]), наличие которой в глаголической азбуке, созданной для письменной фиксации „солунской старославянщины˝, не может быть оправдано, как это обычно делается, необходимостью обозначить [г'], встречающийся только в греческих словах. Из целого комплекса соображений, выдвинутых в свое время H.H. Дурново [см. 41, с. 55-56; 42, с. 72-75], а позднее обстоятельно развитых В. Ткадлчиком [см. 255, с. 347-354], достаточно обратить внимание на то, что перед гласными переднего ряда произношение [г'] в грецизмах не могло восприниматься как реализация особой фонемы, отличной от
< г
> ,
если только не было „своей˝ фонемы (!) того же образования, ибо для обозначения звуков, встречающихся только в греческих книжных заимствованиях, славянские азбуки использовали буквы греческого алфавита, как в случаях с
Φ , θ, Τ („ипсилон˝, слав, „ижица˝), а в кириллице также еще и „кси" и „пси" [ср. 21, с. 124-134]. Иначе говоря, сам принцип, положенный в основу графической системы Константина, указывает на то, что особая (не соответствующая греческой) буква могла быть введена в нее только в том случае, если она была необходима для обозначения элемента
славянской фонологической системы, а не фонетического варианта, встречающегося лишь в иноязычной лексике (ибо, например, в гр.
ἄγγελος, как и в слав,
анг'елъ/агг'елъ, перед гласным переднего ряда реализовалась фонема <g> — <г> [ср. 255, с. 352]). Вместе с тем старейшие азбучные молитвы подсказывают, что в славянской речи, на которую ориентировался Константин, фонема, обозначавшаяся буквой „грьвь˝, не встречалась в начале слов [см. 41, с. 55, 56 и др.]. Все вместе заставляет предполагать, что она обозначала рефлекс праслав. *dj, который в окраинных (в основном в западных) македонских говорах реализуется как средненёбный (палатальный) [г']
[3], представляющий, однако, не новацию (под влиянием сербских говоров, как думал А.М. Селищев), а архаизм, оттесненный на окраины под влиянием восточноболгарских диалектов, где в качестве рефлекса
*djвыступает фонема <жд'> [см. 255, с. 348-354]. Именно поэтому и не оказалось соответствия букве „грьвь˝ в кириллице, составленной в Восточной Болгарии (см. ниже), ибо здесь она была „не нужна˝, поскольку могла бы обозначать только позиционный вариант <г> в греческих словах (как и [к'], [х'], обозначавшиеся буквами
к,
х: кесарь, архиереи, как и
ангелъ.
{ 3 }Еще в XIX в. Ф. Миклошич в качестве одного из аргументов в пользу защищавшейся им „паннонской˝ диалектной основы старославянского языка выдвигал то обстоятельство, что в македонских говорах рефлексы *dj и *tj реализуются как [г'] и [k '], между тем как во всех сохранившихся славянских текстах (кроме, разумеется чешских КЛ, дающих здесь З и Ц ) рефлексами этих праславянских сочетаний выступают жд и шт (см. обзоры [92, с. 11; 205, с. 273]).
Утверждение, что буква

(„грьвь") в составе глаголицы свидетельствует об ориентации ее составителя на „солунский˝ диалект, /38/ неизбежно выдвигает вопрос об отражении в первоначальной азбуке (в изобретенной Константином глаголице) глухой пары <г'>, которая должна была реализоваться в средненёбном (палатальном) согласном типа [к'] как рефлексе праслав, сочетаний
*tj и
*kt'.
Новейшие исследования С.Л. Николаева позволяют реконструировать рефлексы типа [r']~[k'] и для древнего псковско-новгородского диалектного ареала (который автор связывает с летописными кривичами), на противоположной окраине раннесредневековой Славии [см. 126, в частности, с. 128-140]. Эти рефлексы, восстанавливаемые на основании отдельных реликтовых явлений в псковских говорах и показаний новгородских берестяных грамот, с XIII-XIV вв. вытесняются в результате междиалектного взаимодействия под влиянием древнерусских северовосточных говоров. Аналогия к раннесредневековым взаимоотношениям славянских говоров Македонии и Восточной Болгарии, как видим, достаточно выразительна!
H.H. Дурново предположил, что для обозначения фонемы <к'> Константин пользовался буквой

(будущей
щ <
Щ ), которая не использовалась в Моравии (в КЛ и в более поздних ПО соответствующие рефлексы обозначаются буквами, тождественными кириллическим
з и
ц ) и не встречается в ряде глаголических памятников древнеболгарского происхождения (например, в КС; лишь однажды в ЗЕ), предпочитающих буквосочетание, соответствующее кириллическому
шт [см. 41, с. 56-58; 255, с. 354-364]. Необходимо при этом учитывать, что последующая судьба этой буквы, нашедшая отражение в старейших глаголических (а также кириллических) рукописях, созданных спустя не менее полутора столетий после изобретения глаголицы, связана с тем, что болгарскими писцами она употреблялась в соответствии с первоначальной орфографией, т.е. для обозначения рефлексов тех же
*tj и
*kt', которые здесь совпадали с рефлексами
*stj, *skj, в результате чего местные книжники неизбежно отождествляли
щ и
шт , постепенно становившиеся вариантными способами обозначения на письме одной и той же фонемы. Ср. позднее то же на уси, где, однако, устанавливается „свое˝ звуковое значение
щ под влиянием местных рефлексов
*stj, *skj (видимо, [ш'ч'], но не [шт']).
В „моравской˝ орфографии эти рефлексы обозначались буквосочетанием, соответствовавшим кириллическому
шч , что и лежит в основе очень распространенной идеи о лигатурном происхождении глаголической буквы

— из сочетаний Ш

. Между тем отсутствие буквы

(
Щ ) в начале слов (кроме
ШТЮЖДЬ [см. 42, с. 73]) говорит о том, что в начальный период славянской письменности эта буква не означала рефлексов *stj, *skj, передававшихся сочетанием
Ш
= ШЧ [см. 41, с. 61]. Идею лигатурного происхождения

подрывают и собственно палеографические свидетельства. По наблюдениям Г.Г. Ланта, в ЗЕ, где лигатуры обычны, буква

встречается лишь однажды, между тем как, например, в СТ, где лигатур относительно мало, лишь однажды отмечено
ШТ — обычно рефлексы глухих праславянских палатальных сочетаний обозначаются буквой

[см. 248, с. 253-257; ср. 255, с. 355]. Возможно, отражением первоначального звукового значения

= [к'] являются отмечаемые в глаголических хорватских рукописях (где глаголица могла появиться /39/ еще во времена Мефодия) вариантные написания имени славянского апостола (в кириллической транслитерации)
Курилъ —
Щурилъ , т.е. [к'ирилъ] [см. 255, с. 354-355].
К особенностям, обусловленным солунской диалектной ориентацией первых переводов, могут быть отнесены и некоторые морфологические черты, оказавшиеся достаточно устойчивыми в последующей истории старославянского языка. В.Ф. Мареш, указав на десяток таких особенностей (Т. ед. ч. - омь /- емь , конечный элемент именных и местоименных флексий - ѩ , Д. ед. ч. тевѣ , сeбѣ , флексия 2-го л. ед. ч. - ши и формант глагольных флексий 3-го л. - тъ и некоторые другие [ср. 41, с. 64; 24, с. 177]), приходит к выводу, что в чешском („моравском˝) изводе древнеславянского литературного языка, как об этом свидетельствуют КЛ, они сохраняются очень последовательно, кроме случаев, когда для „прастарославянского˝ реконструируются вариантные формы, одна из которых совпадает с „прачешской˝ [см. 110, с. 19]. В последнем случае речь может идти лишь о том, что сохранившиеся рукописи (с конца X в.!) не позволяют однозначно реконструировать первоначальную норму, характеризовавшую „солунскую старославянщину˝.
Можно указать еще и некоторые особенности глагольного формообразования, скорее всего восходящие к „солунскому субстрату˝.
Узколокальной, диалектной по происхождению чертой было образование сослагательного наклонения со вспомогательным глаголом в форме бимь , бѫ которое достаточно регулярно встречается в глаголических рукописях (во всех трех евангелиях — ЗЕ, МЕ и АЕ, а также в КС, СП и СТ), где лишь в единичных случаях попадаются образования с аористом (2 примера в ME, l пример в АЕ и 2 или 3 — в ЗЕ), между тем как в кириллических рукописях (только в СК и СР) они, по сути дела, представлены реликтово на фоне регулярных образований сослагательного наклонения с аористом. Так, в евангельском тексте СК на 6 образований с бимь (1 пример) и бѫ (5 примеров) приходится 36 образований с аористом (в соотношении 1:6), а в С соотношение „солунского˝ и общеславянского образований еще выразительнее — 17:127, т.е. в соотношении 1:7,5 (для сравнения: в МЕ на 95 примеров с бимь (и т.д.) встретилось лишь два образования, с аористом — бысте и бышѧ [198, с. 291]). В синхронных этим рукописям древнерусских памятниках (начиная с ОЕ), как, впрочем, и в остальных болгарских кириллических, образований с бимь (и т.д.) нет. Эти данные, характеризующие рукописи одной и той же исторической эпохи, но разных школ книжности, подсказывают, что перед нами не отражение эволюции глагольных форм во времени, а результат разного отношения книжников (или разных книжных школ) к нормам глагольного формообразования кирилло-мефодиевских переводов: фактор /40/ времени здесь связан не с развитием структур разных славянских диалектов, а с проникновением старославянского языка в разные регионы средневековой Славии (см. подробнее далее), где отношение книжников к нормам „солунской старославянщины" складывалось по-разному (ср. выше с. 32).
Любопытна в этом плане встречающаяся в ряде глаголических рукописей (в МЕ, ЗЕ, АЕ и СП) контаминированная форма 3-го л. мн. ч. бишѧ при обычной бѫ . Например, в МЕ отмечены два примера бишѧ при одном бышѧ , при том что в остальных 17 случаях употребления 3-го л. мн. ч. сослагательное наклонение представлено формой бѫ . В ЗЕ однажды подобный случай отмечен в 1-м л. мн. ч.: бихомъ (И. XVIII. 30; но там же в Мт. XXIII, 30 бимь вместо бимъ при аористе быхомъ [см. 18, с. 281-282]. Эти образования свидетельствуют об ориентации переписчиков (или редакторов) рукописей на „солунскую˝ норму, но отнесенную в их языковом сознании с формой аориста вспомогательного глагола, характеризовавшей конструкцию сослагательного наклонения в их родном диалекте.
Вполне вероятно предположить, что со славянскими диалектами исторической Македонии связаны и „архаические˝ формы сигматического аориста типа поясъ — начѧсѧ и вѣсъ — вѣсѧ , которые обычны в глаголических рукописях Охридской школы — СП (кроме одного случая), МЕ, КС, АЕ и (менее последовательно) ЗЕ, но отсутствуют в кириллических СК и С и лишь спорадически обнаруживаются в некоторых древнерусских манускриптах XI в., где они явно идут от протографов (по мнению Г.Г. Ланта, македонского происхождения [см. 249, с. 279]). Даже если исчезновение архаических аористных форм, вытесняемых аналогическими новообразованиями типа начѧхъ — начѧшѧ и ведохъ — ведошѧ , объяснять эволюцией аористного спряжения в живой славянской речи (вряд ли, впрочем, одновременной в разных славянских диалектах, ибо в древнерусских рукописях аористных образований на -с- нет уже в XI в., а в текстах сербского происхождения они обычны и позднее [см: 18, с. 256-261]), то и в этом случае закрепление образований на -с- в языке кирилло-мефодиевских переводов следует связывать с его ориентацией на говоры Македонии середины IX в., а не с их большей древностью по сравнению со временем, от которого до нас дошли сохранившиеся рукописи.
Только балканским славянским говорам был свойствен и кодифицированный Константином имперфект (являвшийся, видимо, праславянским диалектным новообразованием, отсутствовавшим в говорах за Лунаем и в Восточной Европе [см. 208, с. 37-49]), который в говоре солунских славян эпохи первоучителей был представлен нестяженными формами, а в старейших сохранившихся рукописях постепенно вытесняется стяженными, встречающимися, хотя и нечасто, уже в МЕ и ЗЕ, чаще — в АЕ, СП и СТ и единственно употребительными в СК [см. 18, с. 268-269]. В памятниках, созданных в пределах одного столетия и в границах /41/ одного языкового ареала, это „движение явно должно отражать не „стремительную˝ эволюцию глагольных форм в древнеболгарских говорах, а постепенное вытеснение традиционной „солунской˝ нормы глагольного формообразования, которая оказалась в противоречии с местными формами имперфекта, характеризовавшими родной язык древнеболгарских книжников.
Констатируя рост нестяженных форм в языке СР, А. Вайан отмечает наличие в этом памятнике XI в. (синхронном ОБ, где тоже очень заметно преобладание нестяженных форм над стяженными) „неправильных˝ образований типа грѧдѣѣше , начнѣѣхомъ и т.п. (см. там же). Вопреки мнению автора, эти формы не могут быть архаичными, ибо суффикс имперфекта образовался в результате сочетания аористного аффикса -х-/-ш- (но уже не *s) и давнего итеративного аффикса - а - (ср. npocu-mи —> праш-а-ти), которому факультативно мог предшествовать аффикс - ѣ -( из - ā -), выражающий идею состояния [см. 208, с. 48-49].
В изобилии отмечаемые в рукописи, для которой архаические глагольные формы в целом не характерны (см. выше о формах аориста и сослагательного наклонения в СР), образования типа начьнѣѣхомъ скорее производят впечатление искусственных, создававшихся книжниками, стремившимися следовать образцовой норме, которая не совпадала с формами их родного диалекта.
Устойчивость имперфекта в морфологической системе церковнославянского языка за пределами Балканского полуострова (в Чехии и на уси) обусловливалась отсутствием в местных говорах альтернативных образований[ 4 ], а изменения в оформлении суффикса могут быть связаны с деятельностью восточноболгарских (преславских) книжников, диалекту которых имперфект, несомненно, был известен.
{ 4 } Наблюдения за варьированием орфографических норм церковнославянского языка русского извода убеждают, что традиционная норма адаптируется или полностью заменяется новой в тех случаях, когда ей противостоит в местных славянских говорах иначе оформленное, но функционально однозначное явление, в то время как языковые особенности, не имеющие противопоставления в родном языке местных книжников, как правило, оказываются достаточно устойчивыми во времени [см. 204, с. 13-14]. /42/